спросил он, делая передышку.
– Как не признать, Никон Авдеич…
Окулко поднял голову и внимательно посмотрел на Палача. Их глаза встретились. Палач выпил второй стакан, вытер губы рукой и спросил Окулка:
– Что, узнал?
Не дожидаясь ответа, Палач хрипло засмеялся.
– Откуда бог несет? – спрашивала Рачителиха участливым тоном. – Вон какая непогодь.
– А пришел посмотреть, как вы тут живете… Давно не бывал. Вот к Анисье в гости пойду… Может, и не прогонит.
– Как будто оно неловко, Никон Авдеич, – заговорила Рачителиха, качая головой. – Оно, конечно, дело житейское, a все таки Матюшка то, пожалуй, остребенится…
– Да ведь я не к нему?
– Ты то не к нему, да Анисья то его, выходит… Как же этому делу быть, Никон Авдеич?
Палач только развел руками: дескать, что тут поделаешь? Молчаливый Окулко еще раз посмотрел на него и проговорил:
– Пойдем ко мне в волость ночевать, Никон Авдеич… Прежде то мы с тобой ссоривались, а теперь, пожалуй, и делить нам нечего.
– И в самом деле, – подхватила Рачителиха, – чего лучше! Тепло в волости то, а поесть я ужо пришлю. К Анисье то погоди ходить.
– Давай нам полуштоф, Дуня, – заявил Окулко. – Устроим мировую.
На стойке появилась опять водка. Бывший крепостной разбойник и крепостной управитель выпили вместе и заставили выпить Рачителиху, а потом, обнявшись, побрели из кабака в волость.
– Кто у вас старшиной то нынче, Окулко? – спрашивал Палач.
– А Макар Горбатый… Прежде в лесообъездчиках ходил. Основа то помер, так на его место он и поступил… Ничего, правильный мужик. В волости то не житье, а масленица.
Так они подошли самым мирным образом к волости. Окулко вошел первым и принялся кого то расталкивать в темной каморке, где спали днем и ночью волостные староста и сотские.
– Эй, вставай, голова малиновая! – будил Окулко лежавшего пластом на деревянном конике мужика. – Погляди ко, какого я гостя приспособил.
С трудом поднялась мохнатая голова и посмотрела на вошедших. Это был заворуй Морок, служивший при волости сторожем. Окулко исправлял должность сотского. Долго он ходил из острога в острог, пока был не вырешен окончательно еще по старому судопроизводству: оставить в подозрении – и только. Пришел Окулко после двадцатилетнего скитальчества домой ни к чему, пожил в новой избе у старухи матери, а потом, когда выбрали в головы Макара Горбатого, выпросился на службу в сотские – такого верного слуги нужно было поискать. С Мороком они жили душа в душу и свою службу исправляли с такою ревностью, что ни одна кража и никакое баловство не могло укрыться. Прочухавшись, Морок вглядывался в Палача и потом ахнул от изумления.
– А ты вот што, Морок: соловья баснями не кормят… Айда к Рачителихе за полштофом! Душа разгорелась.
Вечером в волости все трое сидели обнявшись и горланили песни. Пьяный Палач плакал слезами умиления.
Расставшись с Палачом у кабака Рачителихи, Груздев бодро пошел к базару. Вон и магазин солдата Артема и лавка Тишки – все его разорители радуются. Ну, да бог с ними. Рядом с домом солдата Артема красовался низенький деревянный домик в шесть окон – это была новая земская школа. Нюрочка с мужем и жили в ней, – при школе полагалась квартира учителю. Груздева взяло сомнение, не завернуть ли к сыну, но он поборол это желание, вздохнул и пошел дальше. Господский дом был летом подновлен и в нем жил сейчас новый управитель «из поляков». Мурмосские заводы за долги ушли с молотка и достались какой то безыменной кампании, которая приобрела их в рассрочку на тридцать девять лет и сейчас же заложила в земельный банк. Для видимости фабрики ремонтировали, и доменные печи пущены в действие. Даже на медном руднике дымилась паровая машина. Груздев еще раз вздохнул, – он в тонкости понимал крупную мошенническую аферу и то
