Вернувшись, Вася на полном ходу соскочил с лошади, перевернулся кубарем и проговорил деловым тоном:
– А я у вас на Ключевском был… к вам заходил, да не застал дома. Отцу нужно было нарочного посылать, ну, он и послал меня.
– Ты один ездил?
– Конечно, один… Няньку, что ли, мне нужно? Эх ты, плакса!..
Нюрочка разговаривала с Васей и чувствовала, что нисколько не боится его. Да и он в этот год вырос такой большой и не смотрел уже тем мальчишкой, который лазал с ней по крышам.
– Я тебе своих голубей покажу, Нюра, – прежним серьезным тоном заявил Вася, но, подумавши, прибавил: – Нет, сначала сбегаем вон туда, где контора… Там такая штука стоит.
Дети, взявшись за руки, весело побежали к лавкам, а от них спустились к фабрике, перешли зеленый деревянный мост и бегом понеслись в гору к заводской конторе. Это было громадное каменное здание, с такими же колоннами, как и господский дом. На площадь оно выступало громадною чугунною лестницей, – широкие ступени тянулись во всю ширину здания.
– Вот смотри, какие у нас пильщики! – крикнул Вася, подбегая к решетке стоявшего посреди площади памятника.
Это был великолепный памятник, воздвигнутый благодарными наследниками «фундатору» заводов, старику Устюжанинову. Центр занимала высокая бронзовая фигура в костюме восемнадцатого века. Ее окружали аллегорические бронзовые женщины, изображавшие промышленность, искусство, торговлю и науки. По углам сидели бронзовые музы. Памятник был сделан в Италии еще в прошлом столетии.
– Это памятник, а не пильщики, – заметила Нюрочка, с любопытством оглядывая необыкновенное сооружение.
– Говорят тебе: пильщики… Один хохол приехал из Ключевского ночью, посмотрел на памятник, а потом и спрашивает: «Зачем у вас по ночам пильщики робят?»
– Неправда!.. Это ты сам придумал…
Вместо ответа Вася схватил камень и запустил им в медного заводовладельца. Вот тебе, кикимора!.. Нюрочке тоже хотелось бросить камнем, но она не посмела. Ей опять сделалось весело, и с горы она побежала за Васей, расставив широко руки, как делал он. На мосту Вася набрал шлаку и заставил ее бросать им в плававших у берега уток. Этот пестрый стекловидный шлак так понравился Нюрочке, что она набила им полные карманы своей шубки, причем порезала руку.
– Мне отец обещал купить ружье, – утешал ее Вася. – А кровь – это пустяки.
Петр Елисеич вернулся из господского дома темнее ночи. Он прошел прямо в кабинет Груздева и разбудил его.
– А, это ты… – бормотал Груздев спросонья. – Ну, что?..
– Ничего…
– Как ничего?
– Да так… От службы отказали.
– Не может быть!.. Постой, расскажи, как было дело.
Шагая по комнате, Петр Елисеич передал подробно свой разговор с Лукой Назарычем. Широкое бородатое лицо Груздева выражало напряженное внимание. Он сидел на диване в драповом халате и болтал туфлями.
– Вообще все кончено, – заключил свой рассказ Петр Елисеич. – Тридцать лет работал я на заводах, и вот награда…
– Да ведь прямо он не отказывал тебе?
– Чего же еще нужно? Я не хочу навязываться с своими услугами. Да, я в этом случае горд… У Луки Назарыча давно намечен и преемник мне: Палач… Вот что обидно, Самойло Евтихыч! Назначь кого угодно другого, я ушел бы с спокойным сердцем… А то Палач!
– Ну, это все равно, по моему: кто ни поп, тот и батька… Эх, говорил я тебе тогда… Помнишь? Все это твой проект.
Петр Елисеич весь вспыхнул.
– Нет, я не раскаиваюсь в этом, – ответил он дрожащим голосом. – Каждый порядочный человек должен был сделать то же самое.
– Сила солому ломит, Петр Елисеич… Ну, да что сделано, то сделано, и покойников с кладбища назад не носят. Как же ты теперь жить то будешь, голубчик?
– Я? А, право, и сам не знаю… Есть маленькие деньжонки, сколочены про черный день, так их буду
