шагая мимо рабочих. – Прямо на колосники предоставлю.
Наше похождение принимало фантастический характер, напоминая бегство из какой нибудь средневековой тюрьмы. Мы шли по потолку, испытывая странное ощущение: вот сейчас под нашими ногами три тысяча избраннейшей публики, тот «весь Петербург», который пользуется всевозможными привилегиями на существование, любезно предоставляя остальному Петербургу скорлупки безвестного существования. В отверстие спущенной люстры доносился глухой, подавленный гул тысячной толпы, – мы точно шли по крышке котла с начинавшей уже кипеть водой.
– Сюды!.. – кричал дядя Петра, скрываясь в дальнем конце потолка, где было совершенно темно. – Надейтесь на дядю Петру. Левее держи…
Дальнейшее путешествие приняло несколько фантастический характер. Мы очутились на краю какой то пропасти. Когда глаз несколько привык к темноте, можно было различить целый ряд каких то балок и дядю Петру, перелезавшего через них.
– Послушай, куда ты нас ведешь? Ведь этак шею можно сломать!
– Держи направо, – слышался голос дяди Петра, – самого его уже не было видно.
Мы ползли в темноте, цепляясь за какие то бревна, доски и выступы. В некоторых местах приходилось в буквальном смысле ползти на четвереньках.
– А, черт… Коленку ушиб, – ругался Пепко.
– Забирай левее! – командовал дядя Петра.
Наконец, мы увидели сцену, то есть слабое светлое пятно, которое чуть брезжило на дне пропасти. Спуститься в темноте с высоты пятого яруса было делом нелегким и рискованным, но молодость счастлива тем, что не рассуждает в таких случаях. Через десять минут головоломного путешествия в темноте мы, наконец, достигли «колосников». Это была узкая галерея, которая проходила над сценой сбоку. Кругом нас висел целый лес декораций, деревянные валы, которыми поднимали и опускали эти декорации, и целая сеть веревок, точно на каком то корабле. Самая сцена была сейчас у нас под ногами. Там происходила ужасная суматоха, потому что устанавливали учениц и учеников театрального училища в красивые группы.
– Сейчас занавес дадут, – объяснял дядя Петра. – Вот он, Адам то Адамыч бегает… седенький… Это наш машинист. Нет, брат, шалишь: «Динора» эта самая наплевать, а вот когда «Царь Кандавл16» идет, ну, тогда уж его воля, Адама Адамыча. В семь потов вгонит… Балеты эти проклятущие, нет их хуже.
Поднялся занавес, заиграл оркестр, хор что то запел.
– Вот она, Патти, за кулисой сидит… платочком закрывается.
Это была она, знаменитая дива… С высоты колосников можно было видеть маленькую женскую фигурку, кутавшуюся в теплый платок. Ее появление на сцене вызвало настоящую бурю аплодисментов. Говорить о том, как поет Патти, – излишне. Особенно хороши были дуэты с Николини. Увы! нынче уж так не поют…
Мы добились цели и прослушали всю оперу. После спектакля на бесчисленные вызовы Патти исполнила знаменитого «Соловья» и еще какие то номера.
– Теперь валяй за мной на сцену, – командовал дядя Петра.
Мы повиновались. Спуск с колосников шел по винтовой железной лестнице. В зале буря не смолкала. Мы шли по сцене, прошли к тому месту, где сидела дива. Мы остановились в двух шагах. Худенькая, смуглая, почти некрасивая женщина очень небольшого роста. Рядом с ее стулом стоял представительный господин во фраке.
– Это Патти, –
