наивны, чтобы не заметить их сразу, и мне было жаль Митревны, когда она начинала плести свою жалкую околесную.
– Солдатку то Маремьяну знаешь? – спрашивала Митревна.
– Ну, знаю.
– Наши бабы ее поучили вечор… Разве не слыхала?
– Нет.
– Здорово поучили… Вишь, она, шлюха этакая, до чужих мужиков больно охотлива и, надо полагать, умеет их приворачивать к себе. Поит их чем, что ли. Только этак ту она Абрамова старшего сына сманила к себе, потом зятя Спиридонихи, да много еще кой кого. Ну, бабенки то и сбились с ума совсем: что им, значит, с мужиками со своими делать? Днюют и ночуют у солдатки, а чуть баба слово – в зубы и в поволочку. Спиридонихина то дочь топиться бегала с горя… Тут какой то добрый человек и надоумил бабенок: завели они эту самую Маремьяну в лес да своим судом… Волосы даже на ней все спалили, косу обрезали, а на теле живого места не оставили. Теперь в балагане солдатка то ни в живых, ни в мертвых лежит.
– Надо бы было раньше догадаться, – проговорила Зайчиха. – Так и надо учить этих шлюх, да еще вот этих сводней, что по приискам шатаются да девок смущают.
– Ох, и не говори, Матвевна! – с тяжелым вздохом согласилась Митревна и, понизив голос, прибавила: – Ветрела я севодни поутру Силу… Тебя больно жалеет.
– Дурак… выжил совсем из ума на старости лет.
– Все, голубушка, все по прииску то пальцами указывают на Наську то, а он других жалеет.
Митревна засмеялась каким то дряблым, высохшим смехом, причем все лицо у ней собралось в один комочек, как печеная репа.
– Я ему сколь раз говорила, Силе то, – рассказывала Зайчиха. – А он смеется только… Вот теперь и казнись!
– Да и Фомка то хитер, пес… Сам даже и не смотрит на Наську, когда мимо грохота идет.
– А сводни то на что?
– Вот вот оне самые и есть… Много ли девке надо при ее глупом разуме: сегодня сводня пряниками покормит, завтра ленточку подарит да насулит с три короба – ну, девка и идет за ней, как телушка. А как себя не соблюла раз – тут уж деваться ей совсем некуда! Куда теперь Наська то денется? У отца не будет век свой жить, а сунься ко в контору – да Аксинья то ее своими руками задавит. Злющая баба…
– Что говорить: злыдня!.. Она Фомку то, говорят, за волосья таскает.
– А я к тебе, Матвевна! – совсем другим голосом заговорила старуха. – Ребятишки то со вчерашнего дня не едали, а хлеба то ни маковой росинки… Мне бы хоть полковрижки? Как только деньги мужики получат за золото, сейчас тебе отдам.
– Да вишь у нас, у самих то…
Зайчиха немного поломалась, а потом ушла в балаган и вынесла Митревне небольшую ковригу хлеба; старуха с жадностью схватилась за него обеими руками и торопливо поплелась восвояси.
Зайчиха долго сидела молча, не сводя глаз с курившегося огонька; наконец, проговорила:
– Слышал про «губернатора» то? Не радуйся чужой беде, своя на гряде. Вишь, ему обидно тогда показалось за Лукерью. Я, точно, построжила, ну, мужики тоже малость потеребили, а для кого?.. Для Лукерьи же… Долго ли молоденькой бабенке на приисках спутаться. Я сноху то караулила караулила да родную дочь и прокараулила… Легко мне это? К кому она пойдет, дочь то,
