– не облака, а какая то туманная мгла, бесформенная свинцовая масса. Чусовая играла на славу, как вырвавшийся из неволи зверь. С глухим ревом и стоном летел вниз пенистый вал, шипучей волной заливая низкие берега и с бешеным рокотом превращаясь на закруглениях береговой линии в гряды майданов, то есть громадных белых гребней. Картина для художника получалась самая интересная: в этом сочетании суровых тонов сказывалась могучая гармония разгулявшейся стихийной силы.
Барки в гавани были совсем готовы. Батюшка с псаломщиком с утра были в караванной конторе, где все с нетерпением дожидались желанного пробуждения великого человека. Доктор показался в конторе только на одну минуту; у него работы было по горло. Между прочим он успел рассказать, что Кирило умер, а Степа, кажется, поправится, если переживет сегодняшний день. Во всяком случае и больной и мертвый остаются на пристани на волю божию: артель Силантия сегодня уплывает с караваном.
– Пора! – слышался сдержанный шепот. – А то вода уйдет или набежит сверху караван.
Семен Семеныч только разводил руками и вытягивал вперед шею: дескать, ничего не поделаешь, ежели они изволят почивать. Минуты тянулись страшно медленно, как при всяком напряженном ожидании. С улицы доносился глухой гул человеческих голосов, мешавшийся с шумом воды.
– Пять четвертей над меженью! – шепотом докладывал в передней какой то сплавщик.
– И еще прибудет?
– Надо полагать, что прибудет.
К десяти часам Егор Фомич, наконец, изволили проснуться, а затем показались в зале. Как покорный сын церкви, Егор Фомич подошел под благословение батюшки и даже поцеловал у него руку.
– Все готово? – обратился он к караванному.
– Все… Освятить караван и в путь.
– Гм… Время, кажется терпит, – заметил лениво Егор Фомич, взглянув на свой полухронометр. – Успеем позавтракать… Ведь так, Семен Семеныч?
– Совершенно верно с, Егор Фомич, успеется! – подобострастно соглашался караванный, хотя трепетал за каждую минуту, потому что вот вот налетит сверху караван и тогда заварится такая каша, что не приведи истинный Христос.
Завтрак походил на все предыдущие завтраки: так же было много пикантных яств, истребляли их с таким же аппетитом, а между отдельными кушаньями опять рассуждали о великом будущем, какое ждет Чусовую, о значении капитала и предприимчивости и так далее. Вино лилось рекой, управители сидели красные, немец выкатил глаза, а становой тяжело икал, напрасно стараясь подавить одолевавшую дремоту. Караванный и служащие сидели как на иголках; батюшка тоже тревожно поглядывал все время на реку и несколько раз наводил чуткое ухо к передней, откуда доносился сдержанный ропот сплавщиков.
После нескольких тостов за великое будущее «главной артерии Урала» завтрак, наконец, кончился.
– Можно начинать? – осведомился батюшка.
– Пожалуйста, отец Николай! – с утонченной вежливостью отозвался Егор Фомич. – Как это в священном писании сказано: «Аще ли не созиждет… созиждет…»
Тысячи народа ждали освящения барок на плотине и вокруг гавани. Весь берег, как маком, был усыпан человеческими головами, вернее, – бурлацкими, потому что бабьи платки являлись только исключением, мелькая там и сям красной точкой. Молебствие было отслужено на плотине,
