137

на черноризицу Аглаиду: он узнал голос Аграфены. Так вот она где… Вся краска сбежала с лица, и только глядели одни глаза, точно они хотели сжечь новую головщицу. Под этим упорным взглядом Аглаида повернула свое лицо и тихо вскрикнула… Произошел переполох. Мастерица Таисья бросилась к Аглаиде, схватила ее за руку и скрылась с ней в толпе. Макара окружили несколько мужиков и угрожающе ждали, что он будет делать.

        – Што, испугались? – говорил Гермоген, выступая вперед. – Кому вы здесь молитесь, слепцы?

        – Бей выкреста! – пронеслось в толпе. – Это поморский волк пришел…

        – Вас здесь много, а я один, – спокойно ответил старик.

        Ему не дали кончить, – както вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только, как на земле молотили живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни мужики.

        – Порешим его, собаку! – опять крикнул неизвестный голос.

        Улучив момент, Макар вырвался, и свалка закипела с новым ожесточением. «Катай мочеганина и собакувыкреста!» – гудела уже вся толпа. Едва ли ушли бы живыми из этого побоища незваные гости, если бы не подоспел на выручку остервенившийся инок Кирилл.

        – Што вы делаете, отчаянные? – крикнул он, бросаясь в толпу с своим иноческим посохом. – Креста на вас нет…

        Это заступничество заставило толпу отхлынуть. Гермоген лежал на траве без движения. Макар вытирал рукавом свое окровавленное лицо.

        – Нуко, тащи старичка к ключику, – говорил Кирилл, поднимая голову Гермогена, болтавшуюся помертвому. – Еще дышит, кажись.

        У ключика, который был в десяти шагах, старика облили холодною водой, и он сейчас же открыл глаза.

        – Жив еще, дедушка? – спрашивал Кирилл, вытирая ему лицо какимто бабьим платком. – Ну, слава богу… Макарушка, ты его вот на бок поверни, этак… Ах, звери, как изуродовали человека!

        Лицо у Гермогена быстро заплывало багровою опухолью, верхняя губа оказалась рассеченной, но старик пересилил себя, улыбнулся и проговорил:

        – Слепцы… Не меня били, а свою глупость.

        Смирение Гермогена и его стоицизм подействовали на толпу в обратном смысле. Несколько человек отделилось и подошло к ключику сначала из любопытства.

        – Звериный образ на вас на всех, – кротко заговорил Гермоген, обращаясь к ним. – Себято пожалейте, слепые.

        Толпа росла у ключика, а Гермоген продолжал свое. Его слова производили впечатление. Какойто здоровенный мужик даже повалился ему в ноги.

        – Прости, дедушка… – бормотал он. – Это я тебя в губуто саданул…

        – Бог тебя простит, милый человек.

        Участие к поморцу росло с каждым мгновением, и Кирилл струсил.

        – Эй, вы, чего лезете? – крикнул он на толпу. – Не вашего это ума дело… Да и ты, Гермоген, держал бы лучше язык за зубами.

        Когда свалка кончилась, бабы вышли из лесу и смотрели в сторону ключика. Первая насмелилась подойти к Гермогену мать Енафа. Наклонившись к старику, она проговорила:

        – Убить тебя мало, антихрист… Уходи отсюда, коли жив хочешь быть.

        Мастерица Таисья уговаривала в это время Макара, который слушал ее с опущенною головой. Она усадила его на лошадь, как это было в Кержацком конце, а сзади седла подсадила избитого поморца.

        – Ну, с богом теперь! – говорила Таисья, поворачивая лошадь к Самосадке.

X

        Случившийся на могилке о. Спиридония скандал на целое лето дал пищу разговорам и пересудам, особенно по скитам. Все обвиняли мать Енафу, которая вывела головщицей какуюто пропащую девку. Конечно, голос у ней лучше, чем у анбашской Капитолины, а всетаки и себя и других срамить не доводится. Мать Енафа не обращала никакого