181

уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какието странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его! Доктор стоял у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.

        – Извините, господа, а я не могу его выпустить.

        Потом ему пришла уже совсем смешная мысль. Он расхохотался до слез. Эти люди, которые бегают под окном по улице и стучат во все двери, чтобы выпустить Бубнова, не знают, что стоило им крикнуть всего одну фразу: «Прасковья Ивановна требует!» – и Бубнов бы вылетел. О, она все может!.. да!

        – Ага, голубчик, попался! – хохотал доктор, продолжая раскланиваться с публикой. – Я очень рад с тобой покончить… Ты ведь мне, говоря правду, порядочно надоел.

        Сумасшедший сгорел живым.

ЭПИЛОГ

I

        Скитские старцы ехали уже второй день. Сани были устроены для езды в лес, некованные, без отводов, узкие и на высоких копыльях. Когда выехали на настоящую твердую дорогу, по которой заводские углепоставщики возили из куреней на заводы уголь, эти лесные сани начали катиться, как по маслу, и несколько раз перевертывались. Сконфуженная лошадь останавливалась и точно с укором смотрела на валявшихся по дороге седоков.

        – Эх, Анфим, не умеешь ты править!

        – А ты сам попробуй, Михей Зотыч, родимый мой.

        – И попробую… Ты, значит, садись в самый зад, а я на облучок. Ну, вот так…

        – Стой!.. Вывалишь!.. Держи правее!..

        Сани раскатывались, и крушение повторялось. Скитские старцы даже повздорили изза этого обстоятельства и напрасно менялись местами, показывая свое искусство.

        Дело дошло чуть не до драки, когда в одном ложке при спуске с горы сани перевернулись на всем раскате вверх полозьями, так что сидевший назади Михей Зотыч редькой улетел прямо в снег, а правивший лошадью Анфим протащился, запутавшись в вожжах, сажен пять на собственном чреве.

        – Ведь я тебе говорил: держи право! – кричал озлобившийся Михей Зотыч, с трудом вылезая из снега.

        – Ну, говорил?.. Я и держу, а сани влево и отнесло…

        – Держу, держу! – передразнил его Михей Зотыч. – Худая ты баба, вот что… Тебе кануны по упокойникам говорить, а не на конях ездить.

        – И ты хорош, заводский варнак! – вскипел Анфим. – Сколько разовто вывалил сам? Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала… Сам ты баба!..

        – Нет, ты… Я говорю: держи право! А ты…

        Скитники стояли посреди дороги, размахивая руками, старались перекричать друг друга и совсем не заметили, как с горки спустились пустые угольные коробья, из которых выглядывали черные от угольной пыли лица углевозов.

        – Запали его в уху, дедко! – крикнула одна черная рожа.

        – Ну, вали, другой, дедко!.. Эк, орут, точно черти над кашей!

        Первым опомнился Анфим и даже испугался, когда, наконец, заметил черные рожи углевозов, – настоящий чертов поезд. Он сердито отплюнулся, а потом перекрестился.

        – Ох, наваждение, Михей Зотыч! – виновато бормотал он. – Прости, родимый, на скором слове…

        – Бог тебя простит… А только ты всетаки вправо должен был держать… да.

        Старики уселись и поехали. Михей Зотыч продолжал ворчать, а старец Анфим только встряхивал головой и вздыхал. Когда поезд углевозов скрылся из виду, он остановил лошадь, слез с облучка, подошел к Михею Зотычу, наклонился к его уху и шепотом заговорил:

        – И что я тебе скажу, родимый мой…

        – Ну, что? – тоже шепотом спрашивал Михей Зотыч, озираясь по сторонам.

        – А ты не заметил ничего, родимый мой? Мыто тут споримся, да перекоряемся, да худые слова выговариваем, а он нас толкает да толкает… Ято это давно примечаю, а как он швырнул тебя в снег… А тут и сам объявился в прескверном образе… Ты думаешь, это углевозы ехали? Это он ехал с своим сонмом, да еще посмеялся над нами… Любо ему, как скитники вздорят.

        Для Михея Зотыча все сделалось ясно. Он тоже вылез из саней и бухнул