взять Ключевую, – она вся зашевелилась. Мельникито, которые жили всю жизнь по старинке, и те очухались. Недалеко ходить, взять хоть вашего тятеньку, Михея Зотыча, – зараз две новых мельницы строит. Ведь старичок, а как хлопочет. Ну, и другие народы поднялись на дыбы… Кто во что горазд. И у всех уж на уме: не хватит своего капитала, в банке прихвачу и оборочусь. Вот какое дело… Уж все пронюхали, где жареным пахнет.
На поверку оказалось, что Замараев действительно знал почти все, что делалось в Заполье, и мучился, что «новые народы» оберут всех и вся, – мучился не из сожаления к тем, которых оберут, а только потому, что сам не мог принять деятельного участия в этом обирании. Он знал даже подробности готовившегося похода Стабровского против других винокуров и посвоему одобрял.
– Так и надо… Валяй их! Не те времена, чтобы, например, лежа на боку… Шабаш! У волка в зубе – Егорий дал. Учить нас надо, а за битого двух небитых дают.
– Ну, а как твоя ссудная касса?
– Большим кораблям большое плавание, а мы около бережку будем ползать… Перед отъездом мы с попом Макаром молебствие отслужили угодникам бессребренникам. Как же, все по порядку. Тоже и мы понимаем, как и што следует: воздадите кесарево кесарю… да. Главная причина, Галактион Михеич, что жаль мелкие народы. Сейчасто они вон сто процентов платят, а у меня будут платить всего тридцать шесть… Да там еще кланялись сколько, да еще отрабатывали благодарность, а тут на, получай, и только всего.
Эта теория благодеяния бедным рассмешила Галактиона своею наивностью, хотя в основе и была известная доля правды.
– Так благодетелем хочешь быть? – смеялся он, хлопая Замараева по плечу. – С зубов кожу будете драть, из блохи голенища кроить?
– А вы? У вас, Галактион Михеич, учимся… Даже вот как учимся. Вамто вот смешно, а нам слезы.
– Перестань ты дурака валять, Флегонт Васильич. Сами вы кого угодно проведете и надуете.
Замараев, живя в Заполье, обнаружил необыкновенную пронырливость, и, кажется, не было угла, где бы он не побывал, и такой щели, которую бы он не обнюхал с опытностью настоящего сыщика. Эта энергия удивляла Галактиона, и он раз, незадолго до отъезда в резиденцию Прохорова и К o , спросил:
– А ты не был у Харитины, Флегонт Васильич?
– Нет, не довелось.
– Почему?
– Все собираюсь, да както не могу дойти. А надо бы повидать. Преждето не посмел бы, когда Илья Фирсыч царствовали, а теперьто даже очень просто.
– Вот что, Флегонт Васильич… – замялся немного Галактион. – А если я тебя попрошу зайти к ней? Понимаешь, ты как будто от себя…
– Могу.
– Пожалуйста, не проболтайся.
– Сделай милость. Тоже не левою йогой сморкаемся.
– Видишь ли, в чем дело… да… Она после мужа осталась без гроша. Имущество все описано. Чем она жить будет? Самому мне говорить об этом както неудобно. Гордая она, а тут еще… Одним словом, женская глупость. Моя Серафима вздумала ревновать. Понимаешь?
– В лучшем виде. Известно, бабы.
– Так вот я с удовольствием помог бы ей… на первое время, конечно. К отцу она тоже не пойдет.
– Вот это даже совсем напрасно. Одно малодушие.
– Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какуюнибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от менято она не примет. Нини! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь породственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
– Весьма понимаю. Горденька Харитина Харитоновна.
– Да, да. Так сделай это для меня. Какнибудь сочтемся. Рука руку моет, Флегонт Васильич.
– Уж будь спокоен. Так подведем, что и сама не услышит. Тоже и мы не в угол рожей, хоша и деревенские.
– Пожалуйста. Меня она очень беспокоит.
Суслонский