50

такой, а сама совсем не такая.

        – А какая я?

        Она подвинулась совсем близко к его лицу и, заглядывая в глаза, с нетерпением спрашивала:

        – Ну, говори… говори, какая я?

        – Ты?

        Галактион с трудом перекатил голову на подушке, закрыл глаза и ответил шепотом:

        – Хорошая… вся хорошая.

        Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Он видел только, как вздрагивала эта высокая лебединая грудь, видел эти удивительные руки, чудные русалочьи волосы и чувствовал, что с ним делается чтото такое большое, грешное, бесповоротное и чудное. О, только один миг счастья, тень счастья! Он уже протянул к ней руки, чтоб схватить это гибкое и упругое молодое тело, как она испуганно отскочила от него.

        – Галактион, не нужно!.. Галактион, оставь!.. Этого не нужно, не нужно, не нужно!

        – Ну, иди, глупая, сюда… Не бойся, не трону.

        – Я сейчас…

        Она своею грациозною, легкою походкой вышла и через минуту вернулась с мокрым полотенцем, бутылкой сельтерской воды и склянкой нашатырного спирта. Когда он с жадностью выпил воду, она велела ему опять лечь, положила мокрое полотенце на голову и дала понюхать спирта. Он сразу отрезвел и безмолвно смотрел на нее. Она так хорошо и любовно ухаживала за ним, как сестра, и все выходило у нее так красиво, каждое движение.

        – Не смотри на меня так, Галактион… Не хорошо.

        – Не буду.

        Он закрыл глаза и слышал, как она села опять к нему. Он чувствовал близость этого молодого, цветущего тела, точно окруженного благоухающим облаком, слышал, как она порывисто дышала, и не мог только разобрать, чье это сердце так сильно бьется – его или ее. Это был его ангелхранитель.

        – Харитина, помнишь мою свадьбу? – заговорил он, не открывая глаз, – ему страстно хотелось исповедаться. – Тогда в моленной… У меня голова закружилась… и потом весь вечер я видел только тебя. Это грешно… я мучился… да. А потом все прошло… я привык к жене… дети пошли… Помнишь, как ты меня целовала тогда на мельнице?

        Она сделала нетерпеливое движение.

        – Подожди, – говорил он. – Я знаю, что это пустяки… Тебе просто нужно было когонибудь любить, а тут я подвернулся…

        – Скажи одно: ты думал когданибудь обо мне?

        – О, часто!.. Было совестно, а всетаки думал. Гдето она? чтото она делает? что думает? Поэтому и на свадьбу к тебе не приехал… Зачем растравлять и тебя и себя? А вчера… ах, как мне было вчера тяжело! Разве такая была Харитина! Ты нарочно травила меня, – я знаю, что ты не такая. И мне так было жаль тебя и себя вместе, – я както всегда вместе думаю о нас обоих.

        – А жена?

        Он опять сделал движение, она опять отскочила.

        – Я уйду совсем, если ты не будешь лежать смирно… Вытяни руку вот так. Ну, будь теперь паинькой.

        Она опять села около него и заговорила, быстро роняя слова, точно боялась, что не успеет высказать всего.

        – Тогда я была девчонкой и не знала, что такое значит любить… да. А теперь я… я тебя не люблю…

        Он схватил ее и привлек к себе. Она не сопротивлялась и только смотрела на него своими темными большими глазами. Галактион почувствовал, что это молодое тело не отвечает на его безумный порыв ни одним движением, и его руки распустились сами собой.

        – Не люблю… не люблю, – повторяла она и даже засмеялась, как русалка. – Ты сильнее меня, а я всетаки не люблю… Милый, не обижайся: нельзя насильно полюбить. Ах, Галактион, Галактион!.. Ничего ты не понимаешь!.. Вот ты меня готов был задушить, а не спросишь, как я живу, хорошо ли мне? Если бы ты действительно любил, так первым бы делом спросил, приласкал, утешил, разговорил… Тошно мне, Галактион… вот и сейчас тошно.

        Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней позвериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг ктонибудь будет такто позвериному хватать его Милочку…