28

тарантас тяжело вкатился на двор, а писарь выскочил на крыльцо со свечой в руках.

        – Вот не ожидалито, дорогие гости!

        – Просим любить и жаловать, Флегонт Васильич.

        Зятья оглядели друг друга и расцеловались. Молодая не выходила из экипажа, сладко потягиваясь. Она ужасно хотела спать. Когда вышла хозяйка, она с ленивою улыбкой, наконец, вылезла из тарантаса. Сестры тоже расцеловались.

        – Давно мы с тобой не видались, Сима, – повторяла Анна Харитоновна, продолжая рассматривать сестру. – Какаято ты совсем другая стала.

        – Уж какая есть, Анюта. Мамаша тебе наказала кланяться и не велела сердиться.

        – Хорошо, хорошо. Еще поговорим… А муж у тебя молодец, Сима. Красивый.

        – Разве?

        Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не подеревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.

        – Вы нас извините, – говорил Галактион, – не вовремя побеспокоили… Ночь, да и остановиться негде.

        – Ну, что за счеты между родственниками! – политично отвечал писарь. – Тятенькато ваш здесь, в Суслоне… Только у нас не хочет жить. Карахтерный старичок.

        – Папаша, вероятно, опять пешком пришли? – осведомилась Серафима. – Они все посвоему… на особицу.

        Галактион очень понравился и писарю и жене. Настоящий молодец, хоть куда поверни. На отцато и не походит совсем. И обращение самое политичное.

        – Ну, этот из молодых, да ранний, – задумчиво говорил писарь, укладываясь на кровать с женой. – Далеко пойдет.

        – А Симкато так ему в глаза и заглядывает, как собачка.

        – Что же, насиделась она в девках. Тоже любопытно… Известная ваша женская слабость. Какого еще прынца нужно?

        – Здесь, говорит, жить будут.

        – Отлично. Нам веселее… Только вот старичонкото того… Я его просто боюся. Того гляди, какуюнибудь штуку отколет. Блаженный не блаженный, а около этого. Такието вот странники больше по папертям стоят с ручкой.

        Молодой Колобов понравился всем в Суслоне: и учен, и прост, и ловок. Зато молодая не пришлась по вкусу, начиная с сестры Анны. Очень уж модная и на все фыркает.

        – Неужто мы здесь будем жить? – капризно спрашивала она мужа.

        – А то где же?

        – Да здесь с тоски пропадешь.

        – Некогда будет тосковать.

        Серафима даже всплакнула с горя. С сестрой она успела поссориться на другой же день и обозвала ее неотесаной деревенщиной, а потом сама же обиделась и расплакалась.

        – Вы на нее не обращайте внимания, Анна Харитоновна, – спокойно заметил Галактион и строго посмотрел на жену.

        Этого было достаточно, чтобы Серафима сейчас же притихла и даже попросила у Анны прощения.

        Вот с отцом у Галактиона вышел с первого раза крупный разговор. Старик стоял за место для будущей мельницы на Шеинской курье, где его взяли тогда суслонские мужики, а Галактион хотел непременно ставить мельницу в так называемом Прорыве, выше Шеинской курьи версты на три, где Ключевая точно была сдавлена каменными утесами.

        – Нельзя на курье строиться, – авторитетно говорил Галактион. – По весне вода широко будет разливаться, затопит пашни, и не оберешься хлопот с подтопами.

        – А у Ермилыча поставлена мельница на Жулановском плесе? – спросил Михей Зотыч.

        – Вопервых, родитель, у Ермилыча мельницараструска и воды требует вдвое меньше, а потом Ермилыч вечно судится с чураковскими мужиками изза подтопов. Нам это не рука. Здешний народ бедовый, не вдруг уломаешь. В Прорыве вода идет трубой, только косою плотиной ее поджать.

        – На берегу места мало.

        – Ничего, родитель: в тесноте, да не в обиде.

        – Тебя разве переспоришь?

        – А ежели я дело говорю?

        Теперь роли переменились. Женившись,