2

дверь, закурил свою трубочку и улегся с ней на лавке у печки. Он рассчитывал, по обыкновению, сейчас же заснуть.

        – Эй, служба, спишь? – послышался голос из темной.

        – Сплю, а тебе какая печаль?

        – Ты в солдатах служил?

        – Случалось… А ты у меня поговори!..

        Молчание. Вахрушка вздыхает. И куда эти бродяги только идут? В годто их близко сотни в темной пересидит. Только настоящие бродяги приходят объявляться поздно осенью, когда ударят заморозки, а этот какойто оглашенный. Лежит Вахрушка и думает, а старик в темной затянул:

        – Се жених грядет во полунощи и блажен раб, его же обрящет бдяща…

        – Эй, будет тебе, выворотень! – крикнул Вахрушка. – Нашел время горло драть…

        – Да я духовное, служба… А ты послушай: «И блажен раб, его же обрящет бдяща», а ты дрыхнешь. Это тебе раз… А второе: «Недостоин, его же обрящет унывающа»… Понимаешь?

        – Вот навязалсято! – ворчал Вахрушка.

        Опять молчание. Слышно, как по улице грузно покатилась телега. Гдето далеко, точно под землей, лают неугомонные деревенские собаки.

        – Ты не здешний? – спрашивает старик, укладываясь на соломе.

        – А ты как знаешь?

        – Да видно по обличьюто… Здесь все пшеничники живут, богатей, а у тебя скула не побогатому: может, и хлеб с хрустом ел да с мякиной.

        – Я чердынский… Это верно. Убогие у нас места, земля холодная, неродимая. И дошлый же ты старичонко, как я погляжу на тебя!

        – Дошлый, да про себя… А поп у вас богатый?

        – Богатимый поп… Коней одних у него с тридцать будет, больше сотни десятин запахивает. Опять хлеба у попа не в проворот: по три года хлеб в кладях лежит.

        – А писарь?

        – И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а земля – шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земляматушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, – одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу… Да тебето какая печаль? Вот привязался человек!

        – А мельник у вас плут: на руку нечист.

        – Да ты почем знаешь, что он мельник?

        – А по сапогам вижу: бус1 на сапогах, значит мельник.

        Вахрушка даже сел на своем конике, пораженный наблюдательностью неизвестного бродяги. Вот так старичонко задался: на два аршина под землей все видит. Вахрушка в конце концов рассердился:

        – Да ты што допытываешьто меня, окаянная твоя душа? Вот завтра тебе Флегонт Василич покажет… Он тебя произведет. Вишь, какой дошлый выискался!

        – Страшен сон, да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет, тот и заплачет. Нука, угадай?

        – Капуста.

        – Ах, дурачок, дурачок, и этого не знаешь! Лук, дурашка… Ну, а теперь спи: утро вечера мудренее.

        – Да ты што ругаешьсято в самом деле? – зарычал Вахрушка, вскакивая.

        – Полюбил я тебя, как середа пятницу… Как увидал, так и полюбил. Сроду не видались, а увиделись – и сказать нечего. Понял?.. Хихи!.. А картошку любишь? Опять не понял, служба… Хихи!.. Спи, дурачок.

II

        Утром писарь Замараев еще спал, когда пришел к нему волостной сторож Вахрушка.

        – Гости у нас вечор засиделись, – объясняла ему стряпка. – Ну, выпили малость с отцом Макаром да с мельником. У них ведь компания до белого свету. Люты пить… Пельмени заказали рыбные, – ну, и компанились. Мельник Ермилыч с радостей и ночевать у нас остался.

        Вахрушка был настроен необыкновенно мрачно. Он присел на порог и молча наблюдал, как стряпка возилась у топившейся печи. Время от времени он тяжело вздыхал, как загнанный коренник.

        – Сказывают, вечор наши суслонские ребята бродяжку в курье поймали? – тараторила стряпуха, громыхая ухватами.

        – А тебе какая забота? – озлился Вахрушка.

        Молва говорила, что у Вахрушки с писарскою стряпкой Матреной дело нечисто. Главным доказательством служили те пироги,