справедливо и как человек мал и ничтожен пред окружающим его со всех сторон величием жизни. Он мог только чувствовать и не умел рассказать.
«Перелом» зимы на весну всегда вызывал в Сохаче какуюто смутную тревогу, как у человека, который собирается кудато в далекий путь. Для Сохача весна начиналась с первой проталинкой, появлявшейся гденибудь на солнечном угреве. Как только выглянула такая проталинка – все и пошло: косачи отделяются от тетерок, рябчики с ольховых зарослей уходят в ельники, куропатка начинает менять белое зимнее перо на красное летнее, по ранним утренним зорям слышится в глухом лесу любовное бормотанье глухаря. Тогда же начинают линять зайцы, волки забиваются в глухую лесную чащу, выходит из берлоги медведь, дикие козы любят поиграть на солногревах – все живет, все хочет жить, все полно радостной весенней тревоги. По озерам тоже идет своя работа: стоит еще лед, а рыба уже поднимается с глубоких зимних мест, ищет прорубей и полой воды, рвется к устьям горных речонок. Налим, щука, окунь, плотва – все почуяли приближавшуюся весну.
Так было всегда, так будет и так же было сейчас. Возвращаясь от Тараса Семеныча на свою сайму, Сохач говорил Чуйке:
– Глупый ты пес, и больше ничего. Вот и нас всех не будет, а Малиновые горы останутся, и лес, и зверь, и птица… Такто! Сколько ни жри мяса, а помирать придется… Вот оно какое делото! Предел, значит. Мы тут в том роде, как гости, значит, озорничать и не надобно. Тебя в гости позвали, а ты, напримерно, зверство свое оказываешь…
Чуйка закусила на сайме у Тараса Семеныча свежей козлятины и только моргала глазами. Что же, пусть хозяин разговаривает и ворчит, а козлятина всетаки вкусная… Чуйка любила хозяина и не могла понять, почему он никогда не корнит ее мясом.
Вместе с весной у Сохача начинались и волнения, особенно по ночам. Выйдет старик из избы ночью и стоит. Тихотихо кругом, и вдруг прокатится по горам выстрел.
– Тарас Семеныч глухаря застрелил, – думает вслух старик и качает головой. – Ах, нехорошо!
Иногда выстрелы повторялись – это значило, что Тарас Семеныч бьет тетеревов на току. Нет жалости у Тараса Семеныча…
– В этакоето время бить птицу, когда она радуется, – укоряет Сохач приятеля. – Ну, есть у тебя стыд? Ах, Тарас Семеныч…
В период весенней охоты Тарас Семеныч делался сумрачным, не любил спорить, а больше отмалчивался. Да и о чем тут было говорить, ежели человек не понимает… Сохач объяснял это настроение посвоему.
– Ты поглядел бы на себято: зверь зверем, – говорил он. – Настоящий волк… Скоро на людей будешь бросаться. Ну, что молчишь как березовый пень?
– А что я буду с тобой разговаривать? Тебе с твоимито разговорами прямо надо в монастырь идти…
– Монастырьто ведь не стены, а душа. И ты ведь тоже очувствуешься когданибудь.
– Очувствуюсь?..
– Непременно… Иначе нельзя.
– По какой такой причине?
– А по той самой, что так и жить нельзя… Какую ты птицу теперь бьешь? Она зимовала, натерпелась холоду и стужи, дождалась тепла, а ты ее и слопал… Ты будешь лопать, я буду лопать, все другие прочие будут лопать – что же тогда будетто?