дьяконица билась на гвоздях да ревела, а потом, как стихла, он ее и велел на кровать положить. Совсем было вылечил: сначалато будто охала, а потом и затихла… А дьяконто и воротись на притчу: старика в шею, старушонок за шиворот – всех располировал, и все дело сразу испортил. На третий день дьяконица кончилась, а дьякон расстригся, да пить, да пить, да вот до какой оказии и допил. Вот оно, сударь, глупоето слово куда нас приводит.
Ночью Карнаухов и Федя уехали с прииска; Карнаухов все время не поднимал головы и только раз попросил напиться воды. Дьякон Органов остался на прииске, и Бучинский столкал его с своих рук в землянку Ароматова; последний был очень рад такой находке и с торжеством увел своего постояльца.
– Ох, в живых бы довести барина до дому! – говорил Федя, усаживаясь на козлы. – А то будет мне на орехи от барыни… До свидания, сударь!.. Извините на нашей простоте…
XIII
Както ночью я был разбужен осторожным шепотом и шагами какихто мужиков. Подняв голову, я узнал в мужиках приисковых штейгерей и переодетых казаков. Очевидно, произошло на прииске чтото очень важное, и Бучинский на мой вопрос только приложил умоляюще палец к губам. Он был в высоких сапогах и торопливо прятал в карман штанов револьвер.
– Мне можно с вами? – спросил я.
– О, никак невозможно, никак невозможно! Дело государственной важности!.. Мы скоро вернемся…
Скоро вся шайка, под предводительством Бучинского, исчезла во мгле осенней ночи. Таинственность этой экспедиции заинтересовала меня, и я с тревогой стал дожидаться ее исхода. Прииск спал мертвым сном; ночь была темная, нигде не мелькало ни одного огня. Время тянулось с убийственной медленностью, и часовая стрелка точно остановилась. Прошло десять минут, четверть часа, двадцать минут – мне сделалось просто душно в конторе, и я вышел на крыльцо. Осенняя беспросветная мгла висела над землей, и чтото тяжелое чувствовалось в сыром воздухе, по которому проносились какието серые тени: может быть, это были низкие осенние облака, может быть – создания собственного расстроенного воображения. Я напрасно прислушивался к охватившей весь прииск тишине – ни один звук не нарушал ее, точно все вымерло кругом.
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь осталась полуотворенной, и в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
– Застанут, думаешь, Никитуто? – тихо спрашивала Аксинья.
– Застанут… – так же тихо ответила Наська, не поднимая своей головы. – В ночь севодни собирался на Майну с золотом…
– Лукерьято не знает? – после короткой паузы спросила Аксинья.
– Нет… Избил он ее третьего дни – страсть!.. Глаз не видно, без языка лежала всю ночь…
– А ты через кого узнала про Никиткуто?
– Да мальчишко у них есть, Кузька… он и сболтнул, что Никита собирается в ночь кудато, а куда ему по ночам ездить,