35

на ухо, таскать за волосы, а Никитато еще ногами ее давай топтать: сказывай, где взяла платок? Избили бабенку в лоск… Ну, послушал я Зайчиху – что мне делать? Пожалеть али заступиться за дочь – скажут, потачу; подумалподумал, за одно уж видно, мол, терпеть тебе, и давай прикладывать…

        – Дура Лукерьято! – проговорила Настасья.

        – Ты больно умна…

        – А ты ее за что трепал? Ну?.. Зайцыто все паршивые, а ты за них же… Я бы знала, что сделать.

        – Нуко, что?

        – Взяла бы да и ушла – черт с вами!.. Естято захотел побаловаться над бабой; и подкинул ей платок на зло, а вы давай бабу бить.

        – А ведь, оно, ежели рассудить, так, пожалуй, и тово, – согласился старик, почесывая за ухом. – Ну, да дело прошлое, не воротишь…

        – Как же, прошлое! – огрызалась Настасья. – Никиткато вторую неделю пирует, а пришел домой – сейчас колотить жену. Старуха же и направляет, старая чертовка…

        – Ну, ладно, разговаривай… Вас, баб, только распусти, так у вас пойдет.

        – Терпеть, да не от паршивого Никитки, – ворчала Настасья, сердито сплевывая на сторону. – Разве это мужик!

        – А ведь Естя увел за собой у старого Зайца Парахуто, – задумчиво проговорил «губернатор». – Уж чем этот Орелко соблазнил девку – ума не приложу.

        До Мохнатенькой от «губернаторова» ширфа было всего с версту. Издали эта гора казалась не особенно высокой, но подниматься пришлось версты две, самая вершина была увенчана небольшой группой совсем голых скал. Это шихан, как говорят на Урале. С вершины шихана открывалась широкая горная панорама, уходившая в синефиолетовую даль волнистой линией; в двух местах горы скучивались в горные узлы, от которых беспорядочно разбегались горки по всем направлениям, как заблудившееся стадо овец. Зеленые валы без конца тянулись к северу, сталкивались, загораживали дорогу друг другу, и в сероватой дымке горизонта трудно было различить, где кончались горы и начиналось небо. Лес, бесконечный лес выстилал горы, точно они были покрыты дорогим, мохнатым темнозеленым ковром, который в ногах ложился темными складками, и блестел на вершинах светлозелеными и желтоватыми тонами, делаясь на горизонте темносиним. Панья пробиралась из одного лога в другой серебряной нитью; в одном месте изза мохнатой горки выглядывал край узкого горного озера, точно полоса ртути. Это море зелени начинало волноваться, когда по нем торопливо пробегала широкая тень от плывшего в небе облачка; несколько горных орлов черными точками парили в голубой выси северного неба. Вот по этимто горам в 1577 году прошел с своей разбойничьей шайкой «заворуй Ермак», а в 1595 году «Ортюшка Бабинов» проложил первую прямоезжую дорогу на Верхотурье: таким образом этот исторический порог, загораживавший славянскому племени дорогу в Азию, потерял свое значение, и первые переселенцы могли удовлетворить своему Drang nach Osten.

        Но как ни хороша природа сама по себе, как ни легко дышится на этом зеленом просторе, под этим голубым бездонным небом – глаз невольно ищет признаков человеческого существования среди этой зеленой пустыни, и в сердце вспыхивает радость живого человека, когда там, далеко внизу, со дна глубокого лога взовьется