1

        – Как же это ты так ошибся одежойто? – журил его водолив.

        – А вот за работой согреюсь… Который бог вымочит, тот и высушит.

        – Пропил одежуто?

        Яшка только встряхивал головой и улыбался. Что же, было дело!.. Кто его знал, что на реке по ночам так студено будет. Ну, да одежа – дело наживное: не с одежой жить, а с добрыми людьми.

        Таких молодцов на барке было еще трое, и все забубенные пьяницы. Яшка отличался от них только особенным мужицким балагурством, которое иногда переходило в шутовство. Шутовствато ему и не прощали. Можно быть и пьяницей и забулдыгой, чем угодно, но только не шутом. А Яшка не мог утерпеть – нетнет, да и выкинет коленце, так что все помирают со смеху.

        – Ах, Яшка, хрен тебе в голову!.. Ну и Яшка!

        На третий день сплава, когда барка бежала еще в камнях, Яшка чуть не подрался.

        Дело было так.

        Ранним утром барка бежала мимо лесистого берега. Бурлаки стояли сумрачные, озябшие, озлобленные. С реки так и поддавало холодным осенним туманом. Яшка стоял у потеси вместе с другими и корчился, как грешная душа. Вдруг он прищурил зрячий глаз и жалостливым голосом проговорил:

        – Эх, кабы ружье!..

        – А что, Яша?

        – Да вот жаркоето как насвистывает…

        В лесу действительно перекликались рябчики.

        – И вкусен теперешний осенний рябчик, – объяснял Яшка. – Ишь как выделывает, шельмец!.. Рраз!.. – и жаркое. Нет лучше этого осеннего рябчика… Падает убитый с дерева, так кожа у него от жира лопается.

        – Да ты охотник, что ли, непутевая голова?

        – Случалось… Лет с двадцать ружьишком промышлял.

        – Куда же ты его дел, ружьето?..

        Яшка хотел объяснить, но его предупредил какойто шутник:

        – Да он его пропил, ружьето…

        – Я? Пропил?..

        Яшка вдруг обиделся, и это послужило потехой для всей барки. Так мог сделать только непутевый человек. Настоящий мужик и вида не показал бы, что его задели за живое, а Яшка выдал себя головой.

        – Ах, Яша, Яша, зачем же это ты ружьето пропил? – притворно жалели его. – Вот теперь и стой у потеси… Ел бы жареных рябчиков, кабы ружьето… Ах, Яша, Яша!..

        – Ничего вы не понимаете, черти! – ругался Яшка. – Едал я этих самых рябчиков достаточно. И глухарей, и уток, и косачей – сколько даже угодно.

        Слово за слово – и дело кончилось дракой. Яшку едва оттащили от большого, здоровенного бурлака, в которого он вцепился, точно кошка.

II

        Слышу я всю эту перебранку. Вглядываюсь в лицо Яшки и вдруг припоминаю такой же ненастный осенний день в горах, ночлег в охотничьем балагане, неожиданное появление глухой ночью охотникапромышленника… Это был он, Яшка! Как это я не узнал его сразу?.. А между тем лицо у Яшки принадлежало к числу тех лиц, которые трудно забыть.

        Впрочем, наша встреча происходила ночью, а ранним осенним утром Яшка уже ушел на промысел. На расстоянии пятишести лет таких встреч – сотни, и можно забыть даже самое заметное лицо.

        Да и Яшка сильно постарел, както весь вылинял, совсем подходил к тем пропащим людям, из каких составляются бурлацкие ватаги.

        Непонятно было одно: как Яшка, вольный человек, охотник, попал в бурлацкую неволю?

        – А