11

темная борода, охваченная первым инеем благообразной старости, придавала этому лицу такой патриархальный вид. Волосы на голове совсем поседели, но лежали молодыми кудрями. Простая ситцевая рубашкакосоворотка, перехваченная шелковым пояском, заправленные в сапоги тиковые штаны и длиннополый, раскольничьего покроя кафтан составляли весь домашний костюм миллионера. Прислушиваясь к рассказу Савелия, Тарас Ермилыч несколько раз хмурил брови и покачивал головой, а когда рассказ дошел до рукоприкладства генеральши, он засмеялся.

        – Этакая изъедугабаба, – проговорил старик. – Из щеки в щеку так и нажаривает? Ловко… А он только мигает, Мишкато?

        – Так точнос, Тарас Ермилыч… Даже вчуже както нелепо было смотреть на такой конфуз. Генеральша Енафа Аркадьевна всетаки благородные дамы и вдруг объявили такое полное безобразие… Женскому полу это даже совсем не соответствует.

        – А Мишкато только мигает? Хаха… Она его прямо по татарской образине хлясь, а он только мигает?.. Ты вот что, Савелий (Тарас Ермилыч взял подручного за ворот кафтана), какнибудь при случае, ловконько этак, расскажи при Смагине, как генеральша полировала Мишку… Пусть он послушает.

        – Можнос и так обернуть, Тарас Ермилыч…

        – Будто так, дурам сболтнул… понимаешь?.. Да еще вот что: ступай ты сейчас к Мирону Никитичу и объяви про свой разговор с Мишкой: я для него тебя засылал.

        Савелий сделал налево кругом, но Тарас Ермилыч вернул его от дверей и задумчиво проговорил:

        – Вот мы сейчас посмеялись с тобой над Мишкой, а ведь он недаром мигал… Помяни мое слово: за битого двух небитых дают. Ступай. Кланяйся Миронуто Никитичу да скажи, что он нас забывает совсем.

        Про опившегося енисейского купца старик не сказал ни одного слова, как будто так и быть должно. Само по себе мертвое тело еще бы ничего – похоронили, и вся недолга. Полиция была в руках у всесильного Тараса Ермилыча. Но страшен был генерал: как он взглянет на такой казус? Положим, он дружил с Злобиным и бывал у него подомашнему, даже трубку свою привозил, но всетаки страшно – а вдруг наморщится? а вдруг учнет фыркать? а вдруг рявкнет, яко скимен? Генеральская дружба – как вешний лед. Выручил из неловкого положения Смагин. Главное, сам вызвался. Только и удалый человек… В генеральском доме он частенько бывал и, как говорили злые языки, строил куры самой генеральше.

        – Я в смешном виде всю историю генералу расскажу, – объяснял накануне Смагин недоумевавшему Тарасу Ермилычу. – Старик посмеется – только и всего.

        – Ох, в добрый бы час только попасть, Ардальон Павлыч, – угнетенно вздыхал старик. – Огонь, а не человек, ежели не в час…

        – Уж будьте покойны, все в лучшем виде. Много будет смеяться Андрей Ильич.

        – Дивлюсь я на твою смелость, Ардальон Павлыч, – наивно признавался Тарас Ермилыч, – как это ты легко о генерале разговариваешь и даже в глаза Андреем Ильичом называешь.

        – Чего же бояться его: такой же человек, как и мы с вами.

        – Такой, да не совсем…

        Смагин задумчиво улыбнулся и покрутил свой черный ус. Это был красивый и видный мужчина, один из тех счастливцев, для которых женщины идут на все. На вид ему можно было дать лет тридцать с большим хвостиком, но его молодила военная выправка и уверенность в себе. Бороду