9

вперед поводы к взаимным недоразумениям, и волостные старички, как опытные политики, отлично это понимали, как понимал и Спирька, которого выдали головой. Мир от него отступался.

        – Ну, приятный человек, што мы теперь с тобой будем делать? – заговорил старшина. – Своимто озорством ты вот до чего всех довел…

        – Поучить его надо, змея, господа старички, – вступился свекор Дуньки.

        – А ты помолчи, дедко… – остановили его судьи, сохраняя собственное достоинство. – Мы дело ведем на совесть… Ну, Спирька, што мы с тобой должны делать теперь?

        В судьях было еще некоторое колебание, но Спирька сам себя предал – вместо ответа взял и плюнул. Он до конца остался озорником, и участь его была решена по безмолвному соглашению. Для видимости старички пошептались между собой, а потом старшина проговорил:

        – Нечего делать, приятный человек… Довел ты нас донельзя… Дядя Петра, и ты, Ларивон…

        Когда Спирька возвращался домой, ребятишки показывали ему язык и кричали:

        – Драныйсеченый!..

        Спирька только встряхивал волосами, но не смущался. Как это господа старички поддались этой ведьме – даже удивительно. Вот до чего их довела Дунька… Дерут живого человека и думают, что сами это придумали. А новожилыто чему обрадовались?

V

        Только вернувшись в свою избушку, Спирька в первый раз почувствовал приступ жгучего стыда. Вот в этих самых стенах жил он справным мужиком, пока не померла жена, а теперь… Спирька забрался в темный угол на полатях и пролежал там до ночи, снедаемый немым отчаянием. Он тысячу раз повторял про себя все случившееся и приходил к одному и тому же заключению, что во всем виновата Дунька, и она одна. Как ведь ловко она с первого разу обошла его – никто и не заметил!

        Припомнился Спирьке жаркий летний день. Он ехал откудато с помочи, пьяный свалился с лошади и тут же заснул в зеленой душистой траве. Лошадь наелась около него. Потом Спирьке показалось, что ктото тащит у него изза пояса ременный чумбур,3 на котором привязана была лошадь.

        – Стой!.. Врешь… убью! – заорал Спирька, напрасно стараясь подняться на ноги. – Эй, не подходи!..

        – Ну, слава богу, живой, – проговорил над ним участливый женский голос. – А мы думали, што ты расшибся али убитой.

        Это и была Дунька. Она шла с свекром впереди переселенческого обоза. Старик Антон спутал какуюто повертку и обратился к Спирьке:

        – Милдруг, как нам проехать на Томск?

        – На Томск? Хаха… Да ведь до Томскато тыщи две верстов будет. Ах, ты, старый черт… Может, тыщи дорог на Томск идут: любуюлучшую выбирай. Да вы кто такие будете? Переселенцы?

        – Около этого, милчеловек… Рязанские, значит, Рязанской губернии, вообче, значит, выходит, расейские.

        – Таак… – соображал Спирька. – А я думал – конокрады.

        Пока шел этот разговор, Дунька стояла и с жалостью смотрела на Спирьку. Этакий здоровый мужик, а морда в грязи, рубаха испластана, – она не стерпела и проговорила:

        – А ты бы рожуто себе вымыл, да и рубаху надо починить… Видно, нету женыто?..

        Ах, как она хорошо все это сказала… Спирька и теперь точно слышит этот ласковый бабий голос и видит жалостливые бабьи глаза. Ведь вот поди ты, сразу угадала все… И хорошо Спирьке сделалось, и стыдно, а Дунька смотрит на него