60

А тут еще бунтари… Эх, нет здесь Пал Петровича с казачками! Мы бы эту мужландию так отпарировали – все позабыли бы: и Егория, и Еремея, и как самогото зовут. Знают варнаки, когда кочевряжиться… Ну, да не на того напали. Шалишь!.. Я всех в три дуги согну… Я… у меня, брат… Вы с чем: с коньяком или ромом?..

        – Как же мы дальше поплывем, Осип Иваныч, если народ разбежится? – спрашивал я.

        – Как? Э, все вздор и пустяки: нагонят народ с заводов.

        – Да ведь долго будет ждать. Вода успеет уйти за это время…

        – И пусть уходит, черт с ней! Второй вал выпустят из Ревды. Не один наш караван омелеет, а на людях и смерть красна. Да, я не успел вам сказать: об нашу убитую барку другая убилась… Понимаете, как на пасхе яйцами ребятишки бьются: чик – и готово!.. А я разве бог? Ну скажите ради бога, что я могу поделать?..

        Власть положительно вскружила голову Осипу Иванычу, и личное местоимение «я» сделалось исходным пунктом его помешательства. Как все «административные» головы, он в каждом деле прежде всего видел свое «я», а потом уж других.

        Бубнов вернулся на косной только к вечеру. Лица гребцов были красные, языки заплетались.

        – Где вы, черти, пропадали? – накинулся на них Порша.

        – На хватке были…

        – А шарыто где налили?

        – Говорят, на хватке…

        – Да ты не вертись, как береста на огне, а сказывай прямо: в деревню успели съездить?.. Ну?..

        Бубнов посмотрел на Поршу, покрутил головой и проговорил:

        – Насчет харча, Порша… Вот те истинный Христос!..

        – Оно и видно, за каким вы харчем ездили: лыка не вяжете.

        – А ты благодари бога, что снасть тебе в целостисохранности привезли… Вот мы какие есть люди: кругом шестнадцать… Тото! А барку мы пымали… нам по стаканчику поднесли. В четырех верстах отседова пымали. Мне снастью руку чутьчуть не отрезало.

        – Надо бы обе вместе отрезать: не стал бы воровать…

        – Порша, мотри!

        – Я и то гляжу.

        Оказалось, что Бубнов с компанией действительно привезли и харчу, то есть несколько ковриг хлеба. Между прочим, бурлаки захватили целого барана, которого украли и спрятали под дном лодки. Эта отчаянная штука была в духе Исачки, обладавшего неистощимой изобретательностью.

        – Шкурку променял на водку, а тут и закуска, – отшучивался Исачка. – Только бы Осип Иваныч не узнал… А ежели увидит, скажу, что купил, когда хозяина дома не было.

        Другим бурлакам оставалось только удивляться и облизываться, когда Исачка принялся жарить свою добычу. На его счастье, Осип Иваныч спал мертвым сном в казенке.

        Всю ночь около огней, где собрались крестьянские «артелки», шли разговоры о том, как быть со сплавом, которому не предвиделось и конца. С одной стороны, «кондракт», «пачпорты» в руках Осипа Иваныча, порка в волостном правлении, а с другой – до Еремея оставалось всего «два дни». «Выворотиться» – было общей мыслью, о которой старались не говорить и которая тем настойчивее лезла в голову. Другой не менее важной общей мыслью была забота о «пропитале», в частности – о харчах. В самом деле, не еловую же кору глодать, сидя на пустом берегу.

        – Вам поденные будут платить, – говорил я старику Силантию, у которого теперь не было даже заплесневелых сухарей.

        – По кондракту, барин, обязаны поденные платить, а