64

Петр Васильич и видел, как Карачунский сунул Фене ассигнацию. Когда дверь затворилась, Петр Васильич орлом налетел на Феню.

        – Нука, кажи, что он тебе дал?..

        Феня инстинктивно сжала деньги в кулаке и не знала, что ей делать, но к ней на выручку прибежала баушка Лукерья и оттолкнула сына.

        – Мамынька, хоть издали покажи, сколько он дал!.. – упрашивал Петр Васильич, заинтригованный бабьей жадностью.

        Баушка Лукерья сделала непростительную ошибку, в которой сейчас же раскаялась – она развернула скомканную ассигнацию при всех.

        – Пять цалковых!.. – изумленно прошептал Петр Васильич, делая шаг к матери. – Мамынька, что же это такое? Ежели, напримерно, ты все деньги будешь загробаздывать…

        – Не твое дело!.. – зыкнула старуха. – Разве я твои деньги считаю?..

        – Однако это даже весьма мне удивительно, мамынька… Кто у нас, напримерно, хозяин в дому?.. Феня, в другой раз ты мне деньги отдавай, а то я с живой кожу сниму.

        – Нет, нет! – сказала старуха с искаженным лицом. – Мне!.. Мне!..

        – Мамынька, побойся ты бога!

        – Уйди от греха, а то прокляну!..

        Феня ужасно перепугалась возникшей изза нее ссоры, но все дело так же быстро потухло, как и вспыхнуло. Карачунский уезжал, что было слышно по топоту сопровождавших его людей… Петр Васильич опрометью кинулся из избы и догнал Карачунского только у экипажа, когда тот садился.

        – Степан Романыч, напредки милости просим!.. – бормотал он, цепляясь за кучерское сиденье. – На Дерниху поедешь, так в другой раз чайку напиться… молочка… Я, значит, здешней хозяин, а Феня моя сестра. Мы завсегда…

        Карачунский с удивлением взглянул через плечо на «здешнего хозяина», ничего не ответил и только сделал головой знак кучеру. Экипаж рванулся с места и укатил, заливаясь настоящими валдайскими колокольчиками. Собравшиеся у избы мужики подняли Петра Васильича на смех.

        – А ты собачкой за ним побеги, Петр Васильич… Ах, прокурат!.. Глазто кривой у него как заиграл…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

        Зыковский дом запустел както сразу. Родион Потапыч живмя жил на своей шахте и домой выходил очень редко, недели через две. Яша «старался» на Мутяшке в партии Кишкина, а дома из мужиков оставался один безответный зять Прокопий. Прежде было людно, теперь хоть мышей лови, как в пустом амбаре. Сама Устинья Марковна чтото все недомогалась, замужняя дочь Анна возилась со своими ребятишками, а правила домом одна вековушка Марья с подраставшей Наташкой, – последнюю отец совсем забыл, оставив в полное распоряжение баушки. Скучно было в зыковском доме, точно после покойника, а тут еще Марья на всех взъедается.

        – Да что это с тобой попритчилось? – недоумевала Устинья Марковна, удивляясь сварливости дочери. – Какой бес поехал на тебе?..

        – Чему радоватьсято у нас? – грубила Марья… – Хуже каторжных живем. Ни свету, ни радости!.. Вон на Фотьянке… Баушка Лукерья совсем осатанела от денегто. Вторую избу ставят… Фене баушкато уж второй полушалок обещала купить да ботинки козловые.

        – А тебе завидно стало? Нашла тоже кому и позавидовать… – корила ее мать. – Достаточно натерпелась всего Фенято.

        – Чего она натерпеласьто? Живет да радуется. Румяная такая стала да веселая. Ужо, вот как замуж выскочит… У них на Фотьянкето народу теперь нетолченая труба… Както целовальник Ермошка наезжал, увидел Феню и говорит: «Ужо, вот моято Дарья подохнет, так я к тебе сватов зашлю…»

        – Ну, Ермошкиныто слова, как худой забор: всякая собака пролезет… С пьяных глаз через чегонибудь городил. Да и Дарьято еще переживет его десять раз… Такие ледащие бабенки живучи.

        – Не Ермошка, так другой выищется… На Фотьянке теперь народу видимоневидимо, точно праздник. Все фотьянские бабы лопатами деньги гребут: и постой держат, и харчи продают, и обшивают приисковых. За